Giorgio Armani — Mania

Женщина сидела на лавочке в Александровском саду.
Погода была премерзейшая — худшее время в Москве, именуемое предзимье: краски чахоточной осени уже отошли, а зима никак не прикроет свои щадящим саваном это безобразие.
Женщина была в том возрасте, про который в фольклоре было подмечено «я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано».
Женщина сидела и думала о том, каким идиотом был автор афоризма «красивая женщина умирает дважды». Красивая женщина умирает многажды — каждый раз, когда все еще молодая душа готова встрепенуться и взлететь, но тело — огрузневшее и постаревшее тело — тянет к земле. Зеркала — сволочи, правдолюбцы хреновы. Смерть не страшна — страшно уродство дряхления, противоречие внешнего и внутреннего.
Мимо прошла группа весело треплющихся студентов — прошли как мимо пустого места. Да, даже сейчас, окажись она с ними в одной компании, через некоторое время они бы смотрели на нее. Смотрели с уважением и даже с восхищением. Но с вожделением — уже никогда. И можно сколько угодно уговаривать себя, что в метро и на улице к тебе уже никто не клеится только потому, что ты не ходишь по улице и не ездишь в метро — не уговоришь.
«Душу бы Дьяволу продала…» — подумала женщина. Тут же вспомнилось, что почти сто лет назад другая женщина подумала здесь же и о том же. «Не купит — у Нее цель была высока, душу за любовь и за любимого продавала. А у меня — тщеславие одно. Не купит».
Смеркалось. Московский вечер повис на деревьях Александровского сада грязными лохмотьями. Женщина совсем замерзла в своем элегантном пальто и тонких сапожках — ждать явления рыжего с клыком не приходилось.
Она встала и пошла туда, где припарковала машину. Светящиеся купола Охотного Ряда навели на мысль о чашке горячего кофе в Эльдорадо. Она зашла.
Она шла по галерее мимо соблазняющих витрин и оставалась слепа к их соблазнам. Они лишь добавляли горечи. Прекрасное колье не заиграет на морщинистой шее. К чему дряблой заднице потрясающее кружевное белье. А эти туфельки — вершина сапожного искусства — не сделают походку летящей, а щиколотку тонкой.
Дорогу ей преградила женщина, одетая в униформу технического персонала торгового центра, она вполне бы могла быть уборщицей, но вот вышла она прямо из информационного щита. «Уборщица» взяла женщину за руку и потащила за собой. Они вошли в неприметную дверь, на которой было написано «Служебное помещение. Посторонним В.» За дверь оказалась что-то среднее между коморкой уборщицы и лабораторией алхимика. На машине для мытья полов стояли склянки и горела спиртовка под какой-то булькающей колбой. «Уборщица» порылась на полке, где вперемешку стояли пластиковые флаконы с «Фэри» и склянки венецианского стекла, и подала женщине простой флакон с какой-то прозрачной жидкостью. Устав удивляться, женщина открыла его и поднесла к губам. «Дура, НА себя, а не В себя»- прошипела «уборщица». Женщина на мгновение замешкалась — все же только сегодня была в парикмахерской, да и макияж на лице — потом (один раз козе смерть) опрокинула флакон …
на голову. Жидкость потекла по волосам на лицо, защекотала за воротником, просочилась на грудь. Запахло ночным лесом. А еще свежим бергамотом и томным флердоранжем, совсем как в Италии в прошлом году.
«Уборщица» поднесла к лицу женщины зеркало.

Ощипанные по краям в ниточку пинцетом брови сгустились и черными ровными дугами легли над зазеленевшими глазами. Тонкая вертикальная морщинка, перерезавшая переносицу, бесследно пропала. Исчезли и желтенькие тени у висков, и две чуть заметные сеточки у наружных углов глаз. Кожа щек налилась ровным розовым цветом, лоб стал бел и чист, а парикмахерская завивка волос развилась.
На сорокалетнюю женщину из зеркала глядела от природы кудрявая черноволосая стервочка лет двадцати, безудержно хохочущая, скалящая зубы.
Нахохотавшись, она дернула за молнию на джемпере и вылила остатки жидкости на тело. Жидкость, испаряясь на коже, остро пахла мускатным орехом и гвоздикой, теплом дерева и декадентским пудровым ирисом. Она была свежей и пряной одновременно. Тело сейчас же порозовело и загорелось. Мускулы рук и ног окрепли, а затем тело потеряло вес.
Она подпрыгнула и повисла в воздухе, потом ее медленно потянуло вниз, и она опустилась.
… Она стояла в парфюмерном магазине перед стендом Армани и растерянно оглядывалась. Рука сжимала тестер с надписью Мания. От рук и одежды пахло ладаном, но не церковно, а странно. Ладан мешался с шафраном и ваниль, с запахами леса и древесной коры, и еще пронизительно пахло мускусом. «Дожила, — подумала она, — глюки начались, так и в психушку загреметь можно с синдромом стареющей кокетки».
Она поставила тестер на полку и пошла прочь. Она вышла на улицу летящей походкой. Она шла на своих шпильках, как танцевала. Она улыбалась фонарям и витринам, и подставляла лицо сырому ветру. Который пах Италией и счастьем. И она не видела, какими восхищенными и вожделеющими взглядами провожали ее мужские особи в возрасте от 17 до 77. Она шла и радовалась жизни.
Огромный черный кот развязно ей подмигнул и скрылся в дверях «Седьмого континента».