Nel mezzo del cammin di nostra vitami ritrovai per una selva oscura
ché la diritta via era smarrita.
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
«До половины»… Оптимистично. Данте умер в 56, закончив «Божественную комедию». Та самая «половина», осталась в прошлом.
А Empireo – величина не постоянная.
При первом знакомстве, холодным дождливым утром это был младенчески-невинный кондитерский рай. Но этот рай был на блоттере.
Сегодня совсем другой день. И аромат живет на коже. И ничего кондитерского в нем нет от слова «совсем».
И все же – Рай.
Методом исключения.
Потому что нет в аромате ни мрачного Ада, ни томительного Чистилища.
Есть ладан и мирра – церковные отзвуки, проходящие через всю композицию.
И удивительные цветы.
Это немыслимые цветы.
Эти цветы густые до телесности.
И в то же время в них нет ничего чувственного.
Ну, ладно, лаванда. Да, ее аромат в этом парфюме влажно-цветочный, лишенный крахмальности. И все же лаванда – цветок строгий, в любом случае этот запах в нашем сознании связан с запахом чистоты, свежего белоснежного полотна. Но в зависимости от окружения эта свежая чистая белизна звучит по-разному. В данном случае – строго. Никаких крахмальных простыней. Никаких белых сорочек. Но и никаких чепцов-салфеток старой девы. Это белоснежная альба на священнике или белые монашеские одежды.
Но еще удивительней дуэт роза и жасмина. Все же эти цветы сами по себе достаточно чувственные, особенно жасмин. А тут – ничего плотского. Ангельское дыхание в аромате жасмина и роз.
И только гелиотроп… Его цветочная миндальнось – как некое сожаление о земной жизни.
И именно запах гелиотропа постепенно усиливается. И в какой-то момент – только гелиотроп. И совсем скоро гелиотроповая миндальность становится запахом бобов тонка, которые будут главными в последнем «акте», как в сердце был главным гелиотроп.
И вокруг бобов тонка будет теплое смолистое дерево, ванильный бензоин и амбретта. И именно база – воспоминание о земном пути, к которому не вернуться.