Chanel — 1932

Общеизвестно, что Лев Толстой очень любил детей.
И столь же общеизвестно, что Коко Шанель очень не любила буржуазок.
И ехидно ухмыльнулось мироздание – уже с середины прошлого века имя Шанель стало синонимом самой что ни на есть респектабельной буржуазности. И остается таковым до сих пор.
Та же судьба постигла и парфюмерию Дома Шанель. Даже казалось бы простецкие Шанс, Коко Мамзель и унылые фланкеры Аллюра – достаточно буржуазны на общем фоне трепетульных компотов.
Но да хрен с ними – я сейчас о 1932-м, который наконец добрался до полок нормальных магазинов.
Та самая буржуазность в полный рост – спокойная элегантность, изысканная простота.
Аромат ириса в центре композиции – он проходит через весь аромат, меняясь, переливаясь… и оставаясь таким узнаваемым «шанелистым» ирисом.
Первый вдох – чуть ироничная отсылка к истокам. Те самые легендарные «альдегиды».  Те самые альдегиды, которые  казались дерзкими и вызывающими в начале своей истории, и которые неумолимо намекают на тяжеловесность и старомодность спустя почти столетие.
Но альдегиды ироничны. Один вдох – и они отступают куда-то в самую глубину кожи. Они есть и их нет. А с кожи – веселящий газ, прекрасный микст зеленых цитрусов и ириса. Цитрусы легки и жизнерадостны в своей свежести. А ирис их сдерживает своей чуть сумеречной туманностью, как взгляд классной дамы утихомиривает расшалившихся гимназисток.
И ведь утихомиривыает. И вот уже томная густота нероли.
И ирис в центре прекрасного букета.
Jacques Polge сработал великолепно. В лучших традициях «гламурной» цветочной парфюмерии прошлого – когда много-много разных цветов, но каждый на своем месте, и все вместе собраны в нужных пропорциях. Все вместе – гармоничнейший букет.
Как я уже сказала – ирис остается главным ароматом Ирис-премьер. Роли второго плана отданы жасмину, илангу и розе. В эпизодах выступают белые и розовые гвоздики, белая сирень, ландыши, нежно-пудровые фиалки. Декорации – зеленая трава.
Осыпаются лепестки, увядает трава (специфический оттенок сена сменяет легкий зеленый фон). Меняются декорации. С кожи одновременно пахнет цветком ириса и фиалковым корнем. Ладанные туманы. Горечь опопанакса и пачули, сладость амбры-амбретты и мускуса. Сплетение ветиверных и ирисовых корней. Сдержанное благородство сандала.
И сгущается ладанный дым.
А когда рассеивается – сцена пуста.
И только ирис-премьер последним выходит на аплодисменты.